Sasha Nemirovsky/ Саша Немировский
Freeway
Мы пели, мы пили крепкое.
Мы махали нашим будущим жёнам
ручонками еще не рожденных первенцев.
Казались себе прожжёнными,
предпочитая сладкому терпкое.
И мир ещё не видал таких классных перцев.
Лишённые
чего-то, чего никогда не знали,
но чувствуя, куда всё катится,
толкали стенки
и за них легко выходили,
поднимая сшитое из салфетки
наспех знамя.
Приключения на задницу
находили
в тайге, в горах, на порогах речек.
Куда только не заносило братию.
С тех пор навсегда предпочли объятие
за плечи
просто рукопожатию.
Так оно понадёжнее,
удержать получится.
Теперь под вечер,
на выдохе у сегодня, под одеждами
на заказ ли, по случаю,
мы отрицаем время под сеткой морщин.
Не видим ни седой бороды,
ни живота под свитером.
В глубине лощины
рябью на поверхности воды –
ползущие по ней от берега титры:
роли исполняли и не дублировали
мальчики, не выросшие в мужчин.
Вырванные
из места, которого больше нет,
Рассаженные по планете
второй жизнью – а кто садовник?
Я угадываю зачем, но, даже получив ответ,
не понимаю ни бельмеса.
В поисках смысла, истово
можно танцевать со смертью.
Сегодня она в платье формы отвеса,
и горизонт её интереса –
это продёрнутая в отверстие
крюка верёвка, уходящая в круговерть
неба, в котором парит
хищная птица, а над ней шпарит
солнце, нагревая сходящий на нет арет
стены.
Риск уже не бессмысленнен,
ибо на выдохе первой сотни лет –
смерть – единственная,
кто ещё удовлетворит,
а не просто покажет сны.
Мы пытаемся жить в потомстве -
мы с ними запанибрата.
Играем и качаемся на качелях.
Только и разница – наличие кошелька,
позволяющая прежде, чем забросить обратно
сеть желаний, вынутую для знакомства,
обнаружить непокупные цели.
Остальное – движение по сторонам квадрата,
похожее на орбитальное – мотылька.
Эта иллюзия перемещения,
возвращающего в ту же точку, откуда начал,
отменяет необходимость измерять время
чем либо, кроме количества прощения,
иначе,
существование – это лемех
быта, вызывающий отвращение.
Я танцую со смертью.
Сегодня она в платье из пены порога.
Белая пачка балерины намотана на весло.
Глубина её надежды –
удержу ли я строго
середину струи между тверди
камней и, назло
гидравлике, проберусь к пляжу,
поклажу
не утопив. Считаем, что повезло.
Считаем, что живешь, и пока молод,
то есть не надо думать, что будут делать дети,
когда тебя не станет.
Я танцую со смертью.
И кто первый из нас
перестанет
нажимать на газ,
стремясь
туда, где полотно дороги
у кромки неба блестит серебром воды?
Спереди, на капоте,
пустота наивысшей плотности,
но если поделить строго
пройденное расстояние на интервал-час,
то величина скорости
противоречит природе.
Бессмертные, мы не оставляем следы.
Ever After 1
Дни выстроились по росту
и формой входят в механическую шкатулку.
Редко видимся, выбегая с занятий по звонку перемены.
Просто
так смеемся, подслушав шутку,
ту, ровесницу Ойкумены.
Наши колени,
наполненные артритом, болят на спуске,
уходящем, пока не круто, в долину
(что на её дне – здесь известно),
и это грустно. А я не хочу о грустном.
А хочу по пляжу верхом или по длинному
склону на лыжах, сквозь перелески,
перепрыгивая сугробы,
что намело нам,
пока отвлекались на то, что пресно.
Хочу по-детски
держать за руку, краснеть, целуя,
только мы крутолобы.
Мы придумали время, и оно теперь дует
непрестанно.
Так что мир давно похож
на разбросанный костер,
угасающий по разным странам.
Так краснеют очаги
там и здесь. Остальное – сплошь
неосвещенный простор,
и в нём – ни зги,
а уж повстречать человека –
забудь.
Всё равно не распознаешь. Чародейка -
ночь давно превратила путь
в метания
по светлячкам Америк, Азии, Европы.
Остаются обмены книжками, предания
интернета, которым не веришь,
потому, как опровергают опыт.
А редкие уже позывы к речи
не побуждают вставать на подиум,
помогать сказкам, вышедшим в потери
вслед за уплывшими детьми.
Если куда-либо и приходится идти,
то теперь выбираться из дома легче,
когда отсутствие тени подтверждает полдень.
И все-таки вышел. Трава,
проросшая в щели между камнями,
дорожки из желтого кирпича.
Слова
граффити – цветным слоем
по изгороди между краями.
В дрожи волн под ветром – поле
с восходящим маком,
где в земле встречаются кости тигра.
Волшебниц нет. Обманщик улетел. Оплакан.
В результате игр
между добром и злом – ничья.
И жители ко всему привыкли.
Мы бежим, и только движением и хранимы
от потери равновесия. Так кружение
волчком
имеет целью не в рост вытянуться,
а всего лишь способ не лежать ничком.
Это ли достижение –
медленно угасать в Иерусалиме,
в доме для престарелых, потеряв зрение,
где быстрота горения
событий пропорциональна шагам смотрителя
этажа?
Да было б хорошо, от куража
устав, с добротной книгою в руках,
под солнцем лампочки, в своей берлоге,
на раз уйти в чертоги,
где только свет, и нет понятия «впотьмах».
Записка в блоге
выжившей супруги, друзьям досадно.
Кто-то молча пьет,
приняв по факту: все рожденные – калеки.
Но нет, ничто так не убьет,
не ухайдакает внезапно.
В этом веке
скорей придется по линейке,
что создалась
из нумерованных лекарств,
протопать сквозь болезнь.
Живу, уже отправленный на казнь,
на перспективу полного молчанья,
в кругу любимых, послезавтра –
под приговор любезного врача.
Покуда ж есмь,
то тесен
срок, отпущенный на слово «до свиданья»
в значении заветного «прощай».
Пока я есмь
(плюс-минус где-то полчаса),
я прислонюсь к секвойе,
чтобы услышать запах тысяч лет.
Мгновение застынет, обезволив.
Не хватит рук в попытке ствол обнять,
как жить не хватит века.
Лишь белка, словно тать,
бегущая по веткам,
ни разу не ступив на землю,
незавершенное движение оставит,
как не услышанную весть.
Всё недоделанное только лишь и есть,
что в смерти не приемлю,
а так она пусть правит.
________________________________________
1 Ever after - и жили они долго и счастливо
Армянский пейзаж
Путешествуя по Кавказу,
вспоминаешь правило торговли:
внешность продавщицы — движитель успеха.
Приятная глазу,
она - помеха
для проходящих мимо.
Так запятая тормозит фразу,
выделяя заранее подготовленную
мысль, что с контекстом не совместима.
Так же, паузой среди гор,
лежит череда долин – перебор
тонов от ночного до снежного,
в городочках, что в шрамах от древних эпох
и от эпох других,
с историей, прослеживающей
выживание, тем не менее,
наперекор
всему. Здесь церкви восходят с обрывов,
чтобы их лучше услышал Бог.
Северная Армения,
слепленная из острых углов,
из помятых зданий,
где путник незваный
если посмотрит, глаза в глаза,
то обретает кров.
Здесь подставлены взгляду колоколов голоса
из рёбер старых церквей молчанием
над рекой, насупившей брови
утесов.
Внизу бурлит вода оттенка скал
из камня цвета старой крови.
Земля тут взрослыми
нечаянно
своих детей рождает.
Здесь туча над хребтом всё ожидает
ветра,
чтоб редко плакать каплями печали,
промахиваясь то по лягушкам в речке,
то по корове,
жующей зелень медленно, в начале,
где на плато бугрится крепость «Лори-Берд».
Её останки вечность
поглощает,
ровняя
контуры травой по стенам,
землей по крышам сохранившихся строений,
чтоб, заслоняя свет,
в дыру от купола корнями дуло время.
На западе долины - красный крест,
а на скале с востока - белый.
И тысяча минула лет.
Кому вот только:
остаткам ли от этих стен или скотине?
Она всё так же спелый
щиплет корм, довольно
мотая головой,
и плоть её не поменяла форму
в картине
пастбища (не прав был Дарвин).
Чего нельзя сказать о камне;
он так пророс травой,
что взгляд от местности его не отличает.
Нога, нечаянно
споткнувшись о булыжник,
скорей заметит старую дорогу
вниз по каньону от моста, что гордо
над потоком ещё вздымает
арку. В подмогу
памяти на ближнем повороте
врос хачкар,
ушедший по плечо
креста в коричневом оттенке
кружев.
История взимает дань, сжимая
зрителя в размеры точки.
Пар
поднимая, солнце смотрит точно
в душу
в церквях, прямой луча
соединяя окна в разных стенах.