Sasha Nemirovsky/ Саша Немировский

Французский квартал                

Снимаю шляпу.
Электрогитара, ударник, контрабас
И сакс.
По трапу
Клапанов пальцы –
Это почерк синкопы.
Баритон – шрапнелью звука
Тянется вязь танца.
Его стопы
По сцене в резонанс с моими,
Что по палубе зала.
Труба, подстрелившая мысль о бегстве,
Мимо
Узоров решеток домов квартала,
Взорвала мотив, что почти на бис
Обвил балконы плющом из детства.

«Нью Орлиинс»,
Твои женщины прибывают в гробах
Для продолжения рода.
Твои пираты спасают отечество
Только когда  их пах
Им диктует мысли.
И даже сирена полиции, как часть природы,
Попадает в такт
Тромбону беспечности,
Играющему – ах,
Как бессильны числительные!

«Нью Орлиинс»,
Джаз твоих мини-юбок
Отплясывает вниз
По улице в параде «Марди Гра».
Принц,
Поднимающий бутафорский кубок,
Как приз
За лучшую роль. С утра

Декорации из галерей в кованых решётках
И в живых цветах,
Реальностью подтверждают прошедший вечер.
Дешёвых
Бус убранство на проводах,

На ветках. Сердечно
Вторящий джазу старый колесный пароход
Времени вопреки
И по влечению
Капитана берёт одну из нот.
Гудок плывёт
Ветром, дующим по течению
Величественной реки.
 

Швейцарская открытка              

Циферблаты озер,
Как текущее время Дали.
Секундная стрелка соборного шпиля под вечностью гор.
Корабли.
Их снастей перебор
У причала
Переходит в тумана простор,
Разрезаемый замком, где плечами
Две башни
И над левой в дали -
«Маттерхорн»
Сквозь альпийские кряжи.

Разговор
На немецком прохожих спотыкается в русский.
Туристы с востока, на швейцарском курорте.
Как будто опять девятнадцатый век.
Только блузка
По моде. Открытые ножки и на отвороте
Сапожек чуть стёрто.
Да солнце замедлило бег.

Водопады из рек
Сходят в озеро возле отеля
Здание в стиле прошедшей эпохи.
Бухта. Плёс.
Ледники набегают волной по прозрачной воде.
Силуэт Вильям Теля -
Памятник у новостройки.
Белый лебедь скользит и балетною пачкою хвост.
Па-де-де.

И конечно симфония просится
В нотную запись. Подыграть этой птице-царевне.
Мелодию снега и тему крыла.
В вышине гнутся горы колосьями.
Дует время сквозь щербатые гребни.
А про всё остальное история соврала.
 

Джаз в Одессе                                

Я считаю ступени, ведущие к Дюку.
Раз, два, три.
Я делаю вид, что набил себе руку,
Чтобы лихо вести удачную жизнь.
Четыре, пять.
Черноморский бриз
Завернул мои брюки,
Дышит в спину,
Не поверни.
Если придется сбежать вниз,
То тогда половину
Камней ноги сами смогут узнать.

На эти я капал мороженным
За девятнадцать копеек
В первом классе.
Семь, восемь, девять.
А на этих поссорился с другом из-за корма для его канареек.
Что поделать. Мы помирились гораздо позже
В очереди к кинокассе.
Четырнадцать, пятнадцать.
Вот тут я споткнулся, чтобы схватиться за твою руку,
И пальцы,
Вздрогнув, переплелись. С тех пор, запахом твоей кожи
Или звуком
Голоса загорается память.
Шестнадцать, семнадцать, двадцать.
Я не знаю, как я прожил
Через пустоту, когда ты уехала в эмиграцию.
Возможно,
Я поехал за тобой - догнать и оставить.

Я в туристкой толпе на пятидесятой ступени.
До верха еще далеко.
Я грызу семечки из газетного кулечка
И тени
Каштанов соответствуют точно
Моему росту.
Легко
И быстро мимо поднимаются не наши дети.
Шестьдесят, семьдесят, девяносто.
К залитой солнцем последней площадке,
Откуда можно заметить
Песчаные
Дюны вдоль фривейной дороги.
Одноэтажный домик.
Сто десятая, сто девяносто вторая.
Все. Мостовая.
Черта.
Пологий
Пляж. И томик
Стихов на языке, что больше не прочитать.
Из другого края.
 

Рождество                                         

Времена взаимосвязаны
иногда людьми, но чаще вещами –
идеями, выраженными в материи, сообразно
желанию создателя или владельца.
Так юнец,
покрытый прыщами,
или мудрец
одну и ту же идею, то есть вещь,
используют по-разному.
Например, плащ –
можно продать, чтобы сейчас поесть
или завернуться потуже, чтобы потом согреться.

Люди отображаются на времена
отрезками разной длины,
параллельными друг другу.
Поделённые на народы и племена,
выходящие из одной страны,
в основном на запад с отклонениями к югу,
они составляют эпоху.
Называют её дорога.
И говорят, что по ней время движется, ползёт, бежит.
Хорошо ли, плохо ли,
но если посмотреть с точки зрения Бога,
то вечность – всего-то длиною в жизнь.

Спайки «человек – вещь» могут вдруг поранить
или затопить, как внезапный поток.
Как свет, рванувшийся в приоткрытую дверцу,
наваливается затыкающий горло комок.
Только память
по-другому болит. Потому что она не от сердца.

Итогом событий остается листок
с историей, записанной не совсем очевидцем,
сводящей восток
и запад под одним переплётом
и перечёркивающей границы
налётом
войн. От той истории знобит.

Когда глядишь сквозь масленичную листву,
как свет
звезды парит
над городом. Движение планет,
причастных к торжеству,
его не отклоняет. Фокус точен –
он разгоняет страх.
Но больно видеть бесполезность жертвы,
когда порочен
столетий ход.
И странно чувствовать бессилие веков
улучшить первый.

Надежа в том, что нерушима
в своих делах
любовь,
как связь из нынешних времён,
ничуть не менее паршивых,
с прошедшими, что приняты нулём.
Феллах,
ведущий ишака под гору
еа нём – ещё девчонка, но уже с дитём.
За ними караван, вещами обрамлён,
в котором
и мы бредём.
 

На смерть художника                    

                                     П.Тайберу.

Засохли краски.
Вывезли холсты.
В передней толпы.
У сказки
наступил конец. Листы
перевернулись, том захлопнут.
Перемолчать. Слова сейчас пусты.

Лишь смотрит облако с лицом собаки
на городок одноэтажных изб,
где школьники столпились у столба.
Так не бывает. Это враки,
чтоб ласточки все вместе собрались
на проводах морщинками у лба.

Наступит день. Рванутся чайки клином.
за океаны. И пойдет молва.
Пожать бы руку. Встретиться в гостиной
и, наплевав,
на запрещения врачей,
кутить. Опущены с повинной
глаза. Мир продолжается. Теперь уже ничей.