Sasha Nemirovsky/ Саша Немировский
НОВАЯ ИУДЕЙСКАЯ ВОЙНА
Слушать всёГНЕВ
Опять мой народ под ножом мясников.
Неужели врасплох
был Всевышний захвачен?
Бьётся сердце открытое нагишом,
пересохши от плача.
Не устав ненавидеть не смолкают уста.
Та девчонка —
чиста,
тот младенец — не винен.
Этой сволочи чёрной
мало будет дубины —
она слишком проста.
Мало будет зарницам, попадающих бомб,
освещать эти рожи, а не лица и лоб.
Я лежу на дороге. Вой сирены вдали.
Мне отроги горы, что на юге видны.
Вниз по склону идёт человек босиком.
Он скрижали несёт в развороченный дом.
В нём песком
покрывает пустыня тела,
там где жизнь навсегда в никуда утекла.
Нам останется месть, обнищавшая злость.
Мой народ, что у мира застрявшая кость.
Этой крови не счесть, не измерить реки
Я встаю во весь рост отряхнувши пески.
Мы живём вопреки. Мы читаем скрижали.
Мы в ответ на вопрос на курок нажимаем.
08.10.23
СУККОТ
Девочка просила у Бога:
"Забери меня из лап людоедов!"
Плакала,
прижимая пораненную руку,
спрашивала:
"А куда моя бабушка делась?"
Долго
гоготали ей в ответ мясники.
- Не строй дурку!
Сиди тихо. Поворачивайся, подставляй тело
для осквернения.
А у девчушки — глаза васильки.
Дрожат колени.
Девушка вопрошала Создателя:
"За что? Чем провинилась?"
Из бетонной комнаты звёзд не видно.
Порвано концертное платье.
Отбиты
каблуки, лодочки развалились.
Вились
пряди, намотанные на ствол.
Голод. Боль
В глазах убийцы всегда нарисован ноль.
Старая женщина
просила у палача
таблеток, воды.
Давление, наверняка, подскочило.
«Господи», — шепча:
«Ещё бы день продержаться.
Пошли силы,
покуда слова молвлю.
Внука выведи из беды,
ведь всего двенадцать!»
Сломанные кости в пакете на молнии.
Суккот —
праздник жизни. Щедр Всевышний
к семени Моисея.
Скот
распуган, убит. Лежит
навзничь хозяин. Тоже не дышит.
У младшей дочери — на бок шея.
Остальных угнать. На глаза повязку.
Связать, бросить в повозку.
Пристукнуть,
чтоб не орали.
Над Израилем
светит солнце. С точки зрения спутника
на орбите — всё нормально.
23.10.23
* * *
Не говори мне ничего ни про слова,
ни про ветер,
который их разносит над пустыней.
Молчи. Сливай
воду на руки, бормочи молитву.
Но сперва,
оттереть их от равнодушия до сини
попробуй.
Выросшие в сытости,
не понимают ни битву,
ни разрушенную ею землю.
На взорванную утробу
жилья не глядят сквозь слёзы.
Приемлют размытости
очертаний рытвин,
не ищут в них разбросанные контуры тел.
Я там не был, но я там есть,
потому что у меня вот тут и вот тут болит.
В том месте – полость.
Удёл,
в котором и живет душа, где она не молчит.
Когда монолит
мрака опять собой закрывает восток,
слова разума – всё глуше.
Они – ветер над пустыней.
Не закапывай голову в песок.
Война и твой висок
найдет, и тогда равнодушие
уже стыда не имет.
ХРАМ ЛЮБВИ
К ночи я возвращаюсь из города мёртвых.
Переплываю Нил.
Меня встречают прекрасные жрицы.
На алтарях, истёртых
от любовных схваток
не оседает пыль.
Облака,
огни над столицей
отражаются в стоячей воде
лагуны, как второе небо
в переплетениях лучей звёзд.
Вечер садится.
На гряде,
на гребнях барханов удлиняются тени.
Я возвращаюсь из города мёртвых, где я замёрз,
пока прошагал
его из конца в конец
и уверился, что он пуст.
Мне встретился лишь шакал,
да, среди колец
своей паутины — степной паук.
Жрица,
не открывая уст,
(обет молчания
не терпит звук),
возврати, меня в жизнь. Мне некуда торопиться.
Подари тепло, чтобы им мне себя расплавить.
Принять, смириться.
Увиденные картины отчаянием
затопляют рамки памяти.
Лица,
замученные лица
размываются во лжи
слов, вспучившей шумы
многоэтажного города живых.
Я не принадлежу ему так же,
как и городу мёртвых — чужд.
Здесь, в храме любви,
стоящим между
уже и ещё
прими мою жертву. Возьми
это тело, используй, порви,
выбрось. Это не мой расчёт.
Это – нужда и это – надежда.