Alexander Sherbina / Александр Щербина
(Translation to English by Eva Nemirovsky)
Слушать всёДорогая рыба!
Дорогая рыба! Пишу тебе, находясь гораздо ближе к поверхности, чем ты можешь представить. Расставаясь, ставлю чёрную метку на плавнике. Каждой клеточкой в дневнике размываю чернильные пятна своей привязанности. Чёрт-те как оправданный за недосказанностью улик, оказываюсь по ту сторону темноты. Видишь ли, из глубины еле видимый блик луны здесь обретает совсем не лишнюю функцию фонаря. Дорогая рыба, я...
...пишу тебе, не слишком рассчитывая на ответ. Неизбежно прибившийся от окружающих звуков акцент проявляется и на письме. Я как все: бестелесной сомнамбулой, видящей сны во сне, обучаюсь питаться воздухом, двигаться в пустоте, неестественной прежде, а нынче - вполне себе. Не вполне тебе. Ибо в этой, лишённой привычной упругости тел среде, постепенно стирается метка - та самая, чёрная, на плавнике. Дорогая рыба, мне...
...всё это кажется каким-то оптическим фокусом, опытом метаморфоз. Подчинённое точным сигналам сезонного времени тождество слов и поз позволяет вписаться в любой городской ландшафт. Шаг, завершающий каждый второй гештальт, по статистике, - шаг, порождающий каждый второй невроз. Город, где роза по осени пахнет экстрактом роз, источает особый, не видимый глазу парфюм, феромон, флюид, не опасный для местных, но пресно-смертельный для некоторых малоизученных видов людей и рыб. Дорогая рыба, ты б...
...и часу не продержалась на этой искусственно вспененной феном FM-волне – вне своих замкнутых раковин, страхов, коралловых мифов и фобий жемчужных вне. Если есть место, где день не похож на ночь, и за тенью бывает свет, а за светом - мрак, ты бы скорей свихнулась, но здесь это вправду так. И не иначе: помнишь - чуть выше, про город и запах роз? Знаю, что плакать не будешь: для тех, кто живёт под водой, не бывает слёз. Просто прочтёшь письмо и качнёшь плавником, если что-то ещё отзовётся под тёмною толщей и зыбью твоих оправ... Завтра я стану сушей, ты – морем. Всё к лучшему, рыба... Не слушай меня – я прав.
---
Dear Fish! I’m writing to you from much closer to the surface than you can even imagine. As I drift away from you, I place a black mark on your fin. My attachment to you spreads like an ink-stain across the grid-squares of my diary. How in the hell do I justify this lack of evidence; somehow, I am justified, yet I end up on the other side of darkness anyway. Do you see, there from the depths, a barely visible gleam of moonlight, which here serves the very much not superfluous function of a flashlight. Dear fish, I—
Write to you, not really counting on an answer. My accent shines through, even in writing, inevitably nailed into me by the surrounding sounds. I am like everyone: a disembodied somnambulist, conducting dreams within dreams, learning to feed on air, move in a void, previously unknown to me, and now – entirely for myself. For in this environment, you are devoid of the usual resilience of bodies, and so the mark—the same black mark on your fin – eventually washes away. Dear fish, to me—
All this seems like some sort of optical illusion, an experience in metamorphosis. Subject to exact signals of seasonal times, the identity of words and poses allows you to fit into any urban landscape. A step, passing every second gestalt, statistically. Another step, generating every second neurosis. A city, where roses in autumn smell of the extract of rose, oozes a perfume, pheromone, fluid, invisible to the eye; not dangerous to the locals, but especially deadly to certain kinds of yet unstudied people and fish. Dear fish, you wouldn’t even—
Last an hour on this artfully foaming FM-wave phenomenon – not in your own closed shells, fears, coral myths and phobias of the pearls within. If there is a place, where the day does not resemble the night, and behind the shadows there might be light, and behind the light, darkness, you’d most likely lose your mind, but here it really is like that. And not by chance. Remember: a little earlier, about the city and the smell of roses? I know that you won’t cry; for those who live underwater, there are no tears. You’ll just read this letter and gesture with your fin, if something else might resonate under the dark thickness and the swell of your frame…Tomorrow I will be dryer, you—the ocean. All for the better, fish…Don’t listen to me. I’m right.
ПАМЯТИ СЕРГЕЯ ТРУХАНОВА
Прожит и неприкаян
Год в городке прибрежном,
Брошенный в море камень
Больше не станет прежним.
Стонут причалы, словно
Соль их печали множит,
Море считает волны,
Море уснуть не может.
Море играет с ветром
В детство, в «бери и помни»,
Ветер сдаётся первым,
Гонит на берег волны.
Волны уходят в небо,
Берег меняет имя,
Прошлое тянет невод,
Невод приходит с тиной,
С дикой и дивной тиной,
С тёмной травой морскою,
Я не рыбак, прости, но
Всё, что узнаю, скрою.
Всё, что возьму и вспомню,
Всё, что в ночи согреет.
Море считает волны,
Чтобы уснуть скорее.
Что нам ещё осталось?
Что не случится вовсе?
Ветер срывает парус,
Время ломает вёсла.
Прожит и неприкаян
Между волной и летом,
Брошенный в море камень
Станет мне
амулетом.
---
A Lived and restlessly uneasy
year in a coastal town:
the stone thrown to the sea
will never be the same anon.
the moorings will sink, as if
salt was as heavy as the tears they might weep,
So the sea counts the waves on the reef,
but the sea still can’t fall asleep.
The sea played with the wind’s gust
In its youth; in “take and look to yore”,
The wind always gave up first,
And chases the waves to the shore.
The waves retreat into the sky,
The beach changes its name,
The past pulls out the seine,
But it brings with it mud, mud, and more of the same.
With the mud, the wild and wondrous mire,
From the depths of the sand comes dark seagrass.
Forgive me, I am no fisherman, but nor am I a liar,
So, everything I’ll learn, I’ll keep behind an impasse.
Everything I “take and look to yore”,
It all will warm me in the night.
The sea counts the waves that break upon the shore
To fall asleep faster under the starlight.
What else is left for us?
What might not happen at all?
The wind tears off the sail truss,
And time breaks down the oars, the trawl.
Lived and restlessly uneasy
In between the waves and rivulets,
The stone thrown in the sea
Will become
My amulet.
ПАМЯТИ АЛЕКСЕЯ ДИДУРОВА
Так прозрачно и призрачно… Высохшим лаком
Стекленеют окраины. Хочется плакать –
Над промокшим листком возле мусорной урны,
Над последним звонком уходящей натуры…
От надгробных речей по-кошачьему вдово.
Это «доброе слово» доконает любого.
Время ставит дефис и стучит поездами.
Мы опять собрались. И опять опоздали.
Нас опять не пронять – ни войною, ни миром.
Нам опять кочевать по случайным квартирам,
По чужим сквознякам, занавешенным тюлем,
В навсегда перечёркнутом чёрном июле,
Где невыпитый чай, и остывшая каша
Так похожи на правду, что хочется кашлять –
Как от первой затяжки некурящего друга.
Боли больше не будет. Размашисто грубо
Закрываются ставни, ссыпая осколки
В неглубокую память на кухонной полке.
Пустотелой занозой входя внутривенно:
Всё бессмысленно поздно. И обыкновенно.
---
So transparent and so ghostly…like dried varnish
The outskirts crystallize. I want to tarnish
With my tears the soaked leaflet near the dumpster,
Or the last call of fading nature…
From funeral speeches about the cat’s widow.
This “kind word” will finish off anyone in limbo.
Time places the hyphen between dates, ticking at a steady rate.
We’ve gathered again. And again, we’re late.
Again, we can’t get through – not with peace, nor war.
Again, we must roam across random apartment floors,
Across foreign drafts, draped over with tulle,
With forever crossed out in black July,
Where unfinished tea, and cooled oatmeal
So resembles truth, that you might cough and keel –
Like the first smoke of your nonsmoking friend that condemns them absolutely.
There will be no more pain. So, you sloppily, rudely,
Close the shutters, scattering the fragments left
Into your shallow memory of the kitchen shelf.
Hollow splinter entering intravenously into you.
Everything is unfathomably late. And perfectly on cue.
ПРО СТРАУСА ЭМУ И МАЛЬЧИКА ЭМО
Страус мальчика не обидит:
Мальчик — эмо, а страус — эму.
Этому нет какого-то там научного объяснения.
Разве что где-то глубоко-глубоко в либидо.
Но тут — либо-либо, как в пятом сезоне «Хауса»:
Либо уже любить, либо сдавать психоанализы...
А мальчик утром седлает своего страуса,
И страус к вечеру добегает до своей не своей Африки.
Небо в Африке такое старое, что больше уже не старится,
Солнце глядит не моргая — как всегда на экваторе,
Мальчик-эмо вообще-то не любит солнца, но любит страуса,
И страус прокалывает себе левую бровь,
Поскольку так нравится мальчику.
Ночами они сидят и смотрят—куда кому хочется,
Вместе курят какие-то листья, свёрнутые тонким пальчиками.
А ещё страус учит мальчика прятать в песок голову —
Потому что любви иногда не хватает чуть-чуть одиночества.
И, в общем-то, в этом нет ничего дурного
Или, тем более, стыдного,
Хоть в обществе как-то не принято говорить
О дружбе страусов с мальчиками.
В обществе вообще не принято говорить о дружбе —
Только о погоде и о политике...
Так что пока будем ждать возвращения страуса из Африки,
Где небо такое старое, что больше уже не старится,
Солнце глядит не моргая — как всегда на экваторе,
Где мальчик не любит солнца, но любит страуса,
И страус прокалывает себе брови и клюв,
Чтобы сделать счастливее мальчика.
----
The ostrich won’t offend the boy:
Since the boy is emo, and the ostrich, emu.
This phenomenon has no scientific explanation.
Like something deep in the subconscious, like libido.
But here – it’s either-or, like in the fifth season of House:
Either he already loves it, or he has to go to therapy…
But in the morning the boy saddles his ostrich,
And by evening the ostrich has run all the way to his—or not his—Africa.
The sky in Africa is so old, that it no longer ages,
The sun gazes unblinkingly – like its always on the equator.
The emo boy actually doesn’t like sun, but he loves the ostrich,
And the ostrich pierces his left eyebrow in turn,
Since the boy loves it so much.
During the nights they sit and look—where who wants to go;
Together they smoke some sort of leaves, rolled into thin sticks.
The ostrich teaches the boy to hide his head in the sand –
Because sometimes love lacks a little bit of loneliness.
And, all in all, there’s nothing dumb about that,
Or, more to the point, shameful,
Even though in society it’s not polite to talk
About the friendship of ostriches with boys.
Actually, in society it’s generally not polite to talk about friendship –
Only about the weather, or politics…
So, while we wait for the return of the ostrich from Africa,
Where the sky is so old, it doesn’t age anymore,
And the sun gazes unblinkingly, like it’s always at the equator.
Where the boy doesn’t like the sun, but loves the ostrich,
And the ostrich pierces his brows and his beak,
To make the boy happier.
ОБНИМАШКИ
По-моему, всем нам тут срочно нужны «обнимашки»!
Так говорит моя дочь, насмотревшись мультяшных «Троллей».
В свои семь с половиной она явно умней и старше,
Чем её опупевший папаша, корпящий над рифмой «спойлер».
В свои семь с половиной она точно знает, что сами
Эти песенки все, и стихи не важнее ни крошки
Чем вот так вот, обнявшись, сидеть и тереться носами
И мяукать - как две неразлучно счастливые кошки.
----
In my opinion, we all urgently need “huggies”!
That’s how my daughter says it, when I hold her after watching too many cartoons of “Troll-ies”.
In all of her seven and a half years, she’s much smarter and older
Than her puffy daddy, scrambling for a rhyme with “spoiler”.
In her seven and a half years she definitely knows, that by themselves
All these songs and poems are no more important than even a crumb
Of, just like that, hugging; sitting and rubbing noses with elves
And meowing—like two inseparably happy cats and their mum.