SASHA NEMIROVSKY/ САША НЕМИРОВСКИЙ

                     СКЛАДЫВАЯ СЛОВА-КУБИКИ В БАШЕНКИ ИСТОРИЙ.

Слушать всё

СКАЗКА О ЛЖИ                                                                                   

Складывать слова-кубики в башенки историй.
Построить из башенок-столбиков город.
Бешеное 
время заключить в крепость,
и ходить к нему, строго,
лишь с визитами. 
Среди неотложных дел
спрашивать его про разное,  
про легко 
позабытое
про если, что не успел.   
Заставлять себя ждать на месте.
Размышлять над ответом.
Записать в сказку.
Может и прочтет кто.

Раздетая
стоит Любовь на балконе дворца, 
обнимается с наивной Верой,
а лица́
у Веры не разглядеть.
Внизу, на площади, жители-читатели 
спешат по делам  успеть. 
Тщательно
скрывается в толпе Надежда. 
Нервно 
озирается. Куда бы деть, 
спрятать лик светлый? 
Тепло, лето, 
но не режут
глаза солнечные лучи. Тучи 
закрыли небо, кружат 
низко большие птицы,
кричат над башнями.  
А  как прочесть кубики в темноте?
Хотя бы самое важное?
Видишь, как по прямой черте,
улица стремится,
вы́мощена словами про тупик. 
Про то, что детей лжи учат, 
про то, как городом давно дракон правит, 
и что рыцарь
праведный  
отправлен в изгнание
за в миг 
придуманный пустяк.

А как дальше быть? Уже не простят 
жители правды,  про них понятой. 
Придёт другой бард, оденет мои очёчки и 
рукой поднятой
начнёт собирать кружочки
из слов моих в пирамидки вранья.
А когда понадобится материал прочный —
тогда, наверное, башенки разберут на каменья.
В пирамидках вырастут упрямые детки 
и, в итоге дня,
повторят ошибки, 
максимум через одно поколенье.

Спешит 
новый бард
составлять  слова в дворики предложений
Только не получается  сочинить город, 
в котором цветы не затаптываются.  
Скапывает с кровель не вода. 
Некого ему научить, как не врать публике,
Извели всех, у кого было жжение
складывать кубики. 
Нет опыта.
Кому теперь слова передать?

Века 
жила Вера, но пришли года, 
и оторвала лицо от Любови, 
а оно в морщинах — непривлекательно. 
Не то, что прежде. 
Сделала шаг в сторону и оказалась вровень 
с окном темницы.
Лишь те, кто  там томится,
одни могут кожу разгладить. А они невнимательны
Отвернулись все. Свет глаза режет.
Ушла от них давно Надежда.

Складывать слова-кубики в башенки историй.
Затыкать в них входы и выходы 
фразами из цветной прозы, 
чтобы правде некуда убежать было. 
Чтобы позабыли её вскоре.
Если время не отвечает на вопросы, 
то лжи, понятно, от этого —  выгода.  
 
Обещает ложь, что придёт из ниоткуда бард.
Не стар, не молод.
Придет, быть может, налегке.
Составит фигурки разные на другом языке.
Преобразит город.
Откроет темницы. 
Разберёт крепость.
Вдалеке, за горами, рыцарь –
седина на виске –
выйдет из своего шатра 
и соберётся в дорогу.
Пора,
ведь всё хорошо вышло,
а враньё — давно нелепость.

Только как барду залатать крышу,
когда не хватает того самого слога?

ВЗРОСЛОСТЬ                                                                                 

ВЗРОСЛОСТЬ

Лишь детских фильмов незабвенная канва,
героям милым лето подражанья,
первичная несдержанность желаний,
любимой голова
в изгибе локтя
в ночь новолунья, что темнее дёгтя,
и вера в правдою звучавшие слова.

Лишь горизонт, помеченный восходом,
являет цель — куда ещё спешить.
К нему лежит,
проложенный по хордам,
кратчайший путь,
длинной, наверное, в жизнь.
В ту самую, что всё разъединяет, теряя суть —
вперёд не подсмотреть, 
где только смерть
потом соединяет друг с другом. 
Не повернуть, 
пересекая клеть.
Ещё упругой 
кажется походка, 
покуда кепка смотрит набекрень.
Нелепа в глотку
выбором кричащая свобода,
весь выбор — пот:  подъём, потом отбой.
Росток удачи  — вдруг хороший день,
что позже отдан,
чтобы собою прокормить любовь.

Пожалуй всё.
Конечно, можно больше,
про радость творчества,
про  свет от новых мест. 
Про тоньше 
тонкого 
дыхание ребёнка,  
про ручку, держащую палец,
возведённый в перст.
На торжище 
вранья и мессианства
лишь детских книжек золото блестит. 
Не за пересечённое пространство, 
за жадность эту бог меня простит.