Iliya Rubenshtein (by Sasha Nemirovsky)/ Илья Рубинштейн (представляет Саша Немировский)
Мой «Рубель» (часть вторая)
Как я и предполагал, одной попытки написать об Илье Рубинштейне окажется мало. На его стихи сложены песни,
по его сценариям сняты серьезные, большие фильмы. Его книги изданны и некоторые тоже стали кино.
Часть первая, моих воспоминаний, тоже называющаяся «Мой Рубель», уже опубликована журнале «Чайка»,
и её нет смысла перепечатывать, только чтобы озвучить в «Западном Побережье». Читатель найдет эту
первую часть на сайте журнала «Чайка», если захочет. Вот ссылка
Здесь же, я хочу предоставить слово самому «Рублю». Пусть он забычкует сигарету об коробок спичек,
отставит выпитую рюмку и подвинет микрофон. Да, «Рубель» - это он, Илья. Моя же кликуха была «Номер».
Эти клички родились в 1970 году, и остались. Тогда в 70-м, мы только пошли в первый класс 31-й школы
Гагаринского района Москвы. И мы дружили полвека и один год.
Сегодня, на волнах «Западного Побережья», позвольте мне представить несколько стихов самого
Ильи, к сожалению, не в его авторском исполнении, а в моём. Стихи, собранные по письмам его ко мне
за многие годы что мы жили на разных континентах. Что есть, то есть. Итак, Илья Рубинштейн!
Обратите внимание на сценичность его поэзии: картинка, герои, сюжет. И не бросайте яблоки в исполнителя.
вместо моего тенора, представьте себе хрипловатый, сочный, низкий, вкусный авторский баритон.
Из таможенной хроники 1975 года
Виктору Некрасову
За спиной, за границею пройденной,
Провожающих девять персон…
На нейтралке меж небом и Родиной
Прощевальный от Родины шмон…
Всё культурно, спокойно, таможенно
в «Шереметьево»-75:
– Это что?
– Ордена.
– Не положено.
– Так мои же.
– Глухой что ли, бать?
И в мгновенье похмелье – пожарищем,
И в руинах опять Сталинград…
– Я могу… ордена… провожающим?
– Поздно, батя. Теперь – конфискат.
И покончив со всеми печатями,
Разулыбился вдруг погранец:
– Тот, который про деда с зайчатами,
не роднёй тебе будет, отец?!
Что ж… Броня погранцовского темечка
Крепче всех фронтовых рубежей…
Гонит, гонит веселое времечко
Из России Россию взашей…
– Нет, до взлета, месье, не положено!
– Подождешь! Чай в Париж – не в Надым!...
И над совестью нерастаможенной
Честь взлетела. Тверёзая в дым.
20 августа 1980-го
За час четыре пачки мой папа засадил,
И тапочек в раскачке то вверх, то вниз ходил,
Он даже не заметил того, что втихаря
К евонной сигарете приткнулся раз и я,
поскольку вдрызг загашен – ведь в телеке дают
Как наши против наших зарубу выдают…
А год – восьмидесятый и нету злей врага,
Чем сионист пархатый – понятненько, ага?..
А год – восьмидесятый, в парткоме папа член,
Но пункт, который пятый, не вытащить из ген…
Так и сидим в раздрае… Белов штрафной вогнал…
«СССР – Израиль»… по баскету финал…
Экскурсия по Вене
памяти Рут Майер
Не город – шкатулка. Моцарт и Бетховен,
И Шуберт, и Штраус – твои сыновья,
И росчерк Дуная божественно ровен,
И фрау из гидов. И рядышком – я…
Хотелось бы, фрау, о малоизвестном.
О чём? Ну не знаю… К примеру, о том,
Как под концертино для скрипки с оркестром
Здесь трижды на бис исполняли погром…
– Вы есть ошибаться! (и глазки в оправе
во гневе девичьем) Вы есть не правы!
Я знать о Берлине и знать о Варшаве!...
– И Вена, майн либен. И Вена. Увы.
Моцарт и Бетховен… Шкатулка – не город…
Звучал концертино слышней и слышней,
И Стефан Святой, улыбаясь с собора,
Гордился арийскою кровью своей…
Так будем же, фрау, во всём откровенны:
Что было то было – и кровь и азарт,
И то, что в сынишках любимых у Вены
Шатался не «праздный гуляка» Моцарт.
Он Вене – аншлюс, как подарок сыновний –
Мышиным мундиром с чумного плеча…
И счастлив незнанием Людвиг Бетховен
О желтой звезде на пальто скрипача,
забитого насмерть в районе Нойцбау
Скрипичным футляром – как кельтским мечом…
О нет! Не волнуйтесь, любезная фрау!
Ваш дедушка здесь ну совсем не причем!
А если причем – так дунайской водою
Давно уже смыты мозги с мостовых …
Но с сердцем, простроченным жёлтой звездою,
Родятся и правнуки внуков моих…
Сказки венского гетто я не видел в кино.
Это было недавно… Это было давно…
Девочка
Тамаре Ростовской
А девочка просила о весне
В ночи единокровного пророка,
И листья зеленели раньше срока,
И радовалась девочка весне…
А девочка просила о любви
Пророкову истерзанную душу,
И пел ей Мотл на идише «Катюшу»,
И радовалась девочка любви…
А девочка просила за народ
Того, кто отвернулся от народа,
И вот уже в квартал – за ротой рота,
Она же всё просила за народ…
А девочка просила, как умела:
«“Mein Kampf” забудь и вспомни про “Mein Gott!”»
Просила в гетто Вильнюсском. За год.
За месяц. За секунду. До расстрела.
Февраль
Этот вечный февраль всё скрипит и скрипит
Под полозьями песней о лете,
Ямщиком стаканище последний допит
Под занюх запорошенной плети…
Бубенцы не звенят на морозе - стучат,
Пристяжных подзаносит на круче,
И волчица, что бросила где-то волчат -
Разъединственный тройки попутчик…
Коренник неподкованный наледь лущит,
В кровь копыта, но думушки прочь те –
Мол, замёрзнет в степи бедолага-ямщик,
Вспоминая про службу на почте…
Только он не замёрзнет. Последний стакан
Никогда не бывает последним…
И всё хлещет метель по ямщицким щекам,
Разгоняя ямщицкие бредни…
А в округе уже ни друзей, ни врагов,
Ни волчицы, ни нечисти прочей…
Но не выбраться тройке из вечных снегов…
Да ямщик и не очень-то хочет…
Поэт и его пророчество. Ну куда же от этой пары денешься? Всё так и сложилось, как он записал:
* * *
Живу, где родился (без адреса смены), И пью, где не спился (наверное - гены)… Люблю, где влюбился (под те же трамваи), Дружу, с кем сдружился (такое бывает)… Прощусь, с кем простился (в бездарную осень)… Умру, где родился (хотелось бы очень)…
Он мой Илья Рубинштейн - мой «Рубель» - мой, хотя бы и потому, что он писал мне в разное время.
Писал много, как в прочем и я ему. В разных настроениях, но всегда с болью разлученной дружбы.
Вот пара тех стихотворений.
* * *
Друг уехал – от него осталась
Пролитая водка на столе,
Встречи хмель перевалил в усталость,
Как в антре любой парад-але…
Завтра он рванёт до Сан-Франциско –
Ждет уже родимый Пиндостан…
А у нас во всю попрет редиска
И метро закроют «Теплый стан»…
Вновь дождями осень прослезится
Над понтами Родины зазря…
Мамина опять выводит спица
шарфик для хмельного января…
Манго урожай не даст Калуга,
Рупь в унынье, бакс навеселе…
Боинг. Скотч в бокальчике у друга…
Водочка подсохла на столе.
* * *
Сентябрь. Петрович Александр. Бёздей. Девятый класс. По трёшнику портвейн. Недостающий рубль. Шибает запах в ноздри. Ты знаешь кто добавил – Рубинштейн Сентябрь. Петрович Александр. Бёздей. Четвертый курс. Щетинка из-под щёк. Кто блеванул с балкончика на звёзды? Ну кроме Рубинштейна – кто ещё… Сентябрь. Петрович Александр. Бёздей, А с ним обмыв отвала из Совка, И кто вразнос про штатовские грёзы? Ну кто – да Рубинштейн наверняка… Сентябрь. Петрович Александр. Бёздей. И что? Да ничего. Не под портвейн Успеть сказать пока ещё не поздно, Что друг. И что – люблю. Хоть Рубинштейн... И что супруга двух ещё родит, Иль одного – ей тоже нужен роздых, Но не купить нам даже и в кредит Сентябрь, а с ним и твой совковый бёздей…
Писать реквиемы поэту глупо. Поэт всегда жив. Каждый раз, когда его стих звучит он встает во весь рост.
Я закончу эту вторую часть двумя стихами посвященными Илье. Первое посвящение, написано после
нашей последней встречи и ещё за задолго до смерти 25 марта 20 года, и оно ему живому понравилось.
По понятным причинам я его никому не показывал, но теперь его можно озвучить ибо уже все равно.
Посвящение первое
Я встречу старого поэта
Мы заведём про то, про это.
Не юнен друг ушедших дней –
плевать на лето.
Тоска сильней.
Он загрустит, налив по третьей.
Он буркнет что-то там о смерти.
А я в глазах читаю жизнь.
Конвертик
чуда,
продержись,
дойди посланием оттуда.
На строчки
лет нанизан дух.
Плесни ещё, на тост не вслух.
Посвящение второе
А, дружище, привет!
Очень рад, что зашёл хоть сейчас.
Мы тогда не успели,
и завис разговор на вопросе.
Не помню уже про ответ.
Ну, давай по одной. Как в тот раз,
ты закуришь и просто
себе, в самом деле,
помогая руками, начнёшь убеждать.
Как сценарий кино?
Что? Закончен? А купят его,
чтобы ставить
или снова под скатерть –
до лучших времён
переждать?
Мне сказали – ты мёртв,
Как же так мы болтаем?
Мы, конечно, когда-то умрём,
но ещё не сегодня. Покуда нам катит,
пока наливаем
и вдвоём
нам тепло.
Я пытаюсь запомнить, услышать и вникнуть.
Он же машет рукой.
Сигаретой меж пальцев задевает стекло.
О чём – не понять. Не легко
промолчать,
постараться не вскрикнуть,
в этот воздух густой,
что напротив, в остывающий чай.
Я проснулся в пустыне рассвета.
Всё же мёртв. Но ведь был разговор?
На полу у постели – пепелок сигареты,
и как будто он только что вышел во двор.
(02.01.2021, Woodside, CA)