Саша Немировский  / Sasha Nemirovsky

Одиссей  

Ты отсутствовал долго. Здесь все по-другому.
К власти пришел твой соперник.
Женщину, что полюбил без взаимности, 
продали в рабство. 
Теперь уже к дому, 
в котором ты жил, не пробраться
сквозь слякоть, терновник
и заросли жимолости. 
(Мы ей заедали с тобой перегар сигареты,
чтоб потом обниматься
с уставшею мамой, пришедшей с работы.)
Разве только короткое лето
и сохранилось.  
Но даже оно стало как-то короче
и уж точно
прохладней. Ну что ты 
молчишь, что ты смотришь под ноги? 
Здесь чисто. Убиты бездомные псы, 
пока тебя не было. Ты в немодной сорочке,
одет иностранцем.  Не «блоки» –
«кварталы».  Иногда не понять. Перестань. 
Так теряют язык, 
в окончаниях буквы меняя местами. 
Ты был слишком свободен для этого мира.
Зачем ты вернулся?  Листы
размышлений? 
Кто умеет читать, их найдет в интернете. 
Твой шаг по планете
тяжел. За тобой асфальтировать дыры –
расходы! Послушай, решенье
твое появиться сегодня, сейчас – запоздало.
Ни общего нет, ни надежды, что будешь услышан. 
Нас что-то сломало. 
В краю караульных постов 
архитектор умело лишь ниши
бойниц для красы облицует.
А так, на плечах здесь не носят крестов,
здесь их только целуют. 
Это легче, пойми, пускай в никуда – все же путь.
Так что лучше не майся, 
уйди. Отрешись и прими. Потом позабудь, 
постарайся.


Поэзия

Язык – тюрьма моя. Не выйти. 
И ни подкоп, ни подкуп не возможны.
Марионетка в предложений нитях –
опутан ложью.
Покрытый потом,
по непроложенной
тропе
к вершине Истины иду, бренча
словами, 
под клёкот
времени, точнее, под припев.
Но под ногами
лишь песок, и редко – звука камень.
Как шторм в причал,
бьюсь бешеным прибоем 
о скалы сути волнами бегущих фраз
на брызг бессонниц. И рукой слепою
вычерчиваю вязь
иллюзий. 
Но беспокойным ливнем текста водосток,
кружась, 
впадает в Лету.
Рукою заскорузлой,
мгновеньем света, 
баланду слога шваркнут на листок.
Пожизнен срок.
Я оставляю меты
на стенах словосочетаний - 
сам не Слово. Из начертаний  
только нить мечтаний –
вот всё, что смог.


Игра

Я живу в нереальном мире реальных чисел
словом, чей смысл
утрачен, так что звук потерял опору.
Я строю домики
из картона 
цифр. Новоселы в двориках
меня называют «лысый,
предпочитающий дорогу в гору».

Та дорога всегда короче.
А что известно про умника 
в этой связи – неправда.
Впрочем,
в нереальном мире трудный 
путь иногда проще –
если не получилось, только сам виноватый.

Многократно
вычтенный, умноженный, 
поделенный 
я бреду к миражу успеха за глотком терпкого
напитка счастья.
Мне число протыкает кожу
и медленно
превращается в осколок зеркала,
и тот становиться - властью.

Разность
между истиной и миражом, 
память о том,  что могло не быть, -
и та быстротечна.
Не обнять, не полюбить.
График функции, обреченный на бесконечность - 
вот и всё, что со мною произошло.


* * *

Мы спорим о птицах,
как будто свобода – синоним полета. 
Помню, трамвай мерзлым утром везет на работу
мою повседневную тень,
чтоб вечером темным обратно вернуть. 
И жизнь утекает меж пальцев. Меняются лица.
На завтра отложено счастье. Оно непременно случится.
Чуток пережди дребедень,
потом позабудь.

Не кончается вальс,
лишь природа сменяет мгновенья.
Вот рождается Слово, встает с колыбели и курит в окно. 
Собираются гости. На раз
На столе накрывают соленья,
и, кажется, больше другого уже не дано. 

От снов
разноцветных к эпохе помятых бессонниц
по ветру вращается лист, представляя, что путь выбирает.
Его дерево сохнет, 
да служат мишенью
для молний залысины кроны.
И кто его знает? 
Он счастлив короткий отрезок движения,
что делит с вороной.


Плюс один. 

Пустота, равнодушие, сельская зимняя скука.
Отсутствие звука
и цвета.
Отсутствие цели.
Всё, что мы не успели
звучит словно старая шутка
с бородою из снега в новогодних игрушках
на ели.
От январских обетов,
заранее невыполнимых,  
в осадке слова без движенья.
Они - оболочки желаний, как дохлые рыбы 
на пляже.
Лишь заботы, поклажей
подтверждают закон притяженья,
да дожди заслоняют глаза от свиданья с пейзажем.

Как вальяжно
качается пепел
в затонувшем кострище 
под ветром, что лепит
увядшие листья на грязь под окошком!
Притаилась природа в этот
нищий
сезон.
Знать, наверно, Всевышний
опять размышляет о прошлом.
Колокольчик, капель, перезвон.


Ever After  

Дни выстроились по росту
и формой входят в механическую шкатулку. 
Редко видимся, выбегая с занятий по звонку перемены. 
Просто
так смеемся, подслушав шутку,
ту, ровесницу Ойкумены.
Наши колени,
наполненные артритом, болят на спуске,
уходящем, пока не круто, в долину
(что на её дне – здесь известно),
и это грустно. А я не хочу о грустном.
А хочу по пляжу верхом или по длинному 
склону на лыжах, сквозь перелески,
перепрыгивая сугробы, 
что намело нам,
пока отвлекались на то, что пресно. 
Хочу по-детски
держать за руку, краснеть, целуя,
только мы крутолобы.
Мы придумали время, и оно теперь дует. 

Непрестанно. 
Так что мир давно похож  
на разбросанный костер,
угасающий по разным странам.
Так краснеют очаги
там и здесь. Остальное – сплошь 
неосвещенный простор,
и в нём – ни зги,
а уж повстречать человека –
забудь. 
Все равно не распознаешь. Чародейка -
ночь давно превратила путь
в метания
по светлячкам Америк, Азии, Европы.
Остаются обмены книжками, предания
интернета, которым не веришь, 
потому, как опровергают опыт. 
А редкие уже позывы к речи
не побуждают вставать на подиум,
помогать сказкам, вышедшим в потери
вслед за уплывшими детьми. 
Если  куда-либо и приходится идти,
то теперь выбираться из дома легче, 
когда отсутствие тени подтверждает полдень.

И все-таки вышел. Трава,
проросшая в щели между камнями, 
дорожки из желтого кирпича.
Слова 
граффити – цветным слоем
по изгороди между краями.
В дрожи волн под ветром – поле
с восходящим маком, 
где в земле встречаются кости тигра.
Волшебниц нет. Обманщик улетел. Оплакан.
В результате игр 
между добром и злом – ничья.
И жители ко всему привыкли.

Мы бежим, и только движением и хранимы
от потери равновесия. Так кружение
волчком
имеет целью не в рост вытянуться,
а всего лишь способ не лежать ничком. 
Это ли достижение –
медленно угасать в Иерусалиме, 
в доме для престарелых, потеряв зрение,
где быстрота горения
событий пропорциональна шагам смотрителя
этажа?

Да было б хорошо, от куража
устав, с добротной книгою в руках,
под солнцем лампочки, в своей берлоге,
на раз уйти в чертоги,
где только свет, и нет понятия «впотьмах». 
Записка в блоге
выжившей супруги, друзьям досадно.
Кто-то молча пьет, 
приняв по факту:  все рожденные – калеки.
Но нет, ничто так не убьет, 
не ухайдакает внезапно.
В этом веке
скорей придется по линейке,
что создалась
из нумерованных лекарств,
протопать сквозь болезнь. 
Живу, уже отправленный на казнь,
на перспективу полного молчанья,
в кругу любимых, послезавтра –
под приговор любезного врача.
Покуда ж есмь,
то тесен
срок, отпущенный на слово «до свиданья»
в значении заветного «прощай». 

Пока я есмь
(плюс-минус где-то полчаса),
я прислонюсь к секвойе,
чтобы услышать запах тысяч лет. 
Мгновение застынет, обезволив.
Не хватит рук в попытке ствол обнять,
как жить не хватит века.
Лишь белка, словно тать,
бегущая по веткам, 
ни разу не ступив на землю,
незавершенное движение оставит,
как не услышанную весть. 
Все недоделанное только лишь и есть, 
что в смерти не приемлю,
а так она пусть правит.