Sasha Nemirovsky/ Саша Немировский

Шотландская сюита                                                               

Здесь богу гор поставлен обелиск.
Здесь богу ветра поднята волна.
О бесконечном мысль
отчётливо видна
с закатом солнца за далекий мыс.
Тут звери разные когда-то бороздили лесов просторы; 
теперь из фауны – лишь чаек разговоры
над рекой, 
многоголосьем в окна, ночь насквозь
летающих толпой по улицам, над мостовой,
вдоль стен собора
на бреющем полете, 
чтоб врозь
рассыпаться в начале подворотни.

Из флоры — 
есть на обороте
стесанного камня синий мох, 
на памятниках — он же, коих сотни 
расставлены — пойди, прочти кому.
Аванс Малькольму ли за смерть, что ждёт Макбета? 
Прили-отливом дышит океан в корму
парома, что пыжится на нём оставить след и потому
пока ещё плывёт. Под ветром  
времени так движется волна, вздымая пенный перст,
то вверх, то вниз, как якобитский бунт.

Здесь в летописи нету плоских мест, 
где можно встать, подумать, осмотреться. 
Земле ли выбирать –  кого в неё кладут?
Какая разница, какую форму примет крест, 
когда уже не бьётся сердце? 
Утёс, отвес,
да памятник сраженью.
Дворец, сожжённый, как бы по ошибке. 
Убийством красится эпоха совершений, 
и, зритель, я, в ошейник
памяти засунутый по шею.
Я жидким 
хлебом упиваюсь, чтоб не казаться взрослым – 
жить без милосердия трудно.  
А так, чуть спотыкаясь, – легка прогулка, 
по следам вождя 
былого клана.

Шотландский остров
в бесконечности дождя
над маяком, над серыми волнами,
вздымающими брызги в кручах рифов. 
Ишак, коровы, пони, щиплющие криво
растущую круглогодично зелень. Здание
разрушившейся фермы, 
за поворотом у, наверное, 
заброшенной дороги. 
Отроги 
гор, 
сбегающие в пляжи, 
чуть тронуты кустами вереска – цветёт межа.
Да, в розовый узор
зелёно-чёрная на холм одёта пряжа
в полоску белых лесок ручейков, что водопадами спешат
к большой воде в порыве взноса. 

Песок, обломки вёсел, 
части сети – 
всё моет дождь, но, странно, без тоски. 
Вот альбатрос, 
какую дичь приметил, 
ныряет камнем. Стекают белые виски
прибоя по щекам скалы у входа
в бухту.
И светит мягкий свет, что долго так не тухнет. 

Я жил бы здесь, когда б к какому роду
принадлежал. Или в другой эпохе народился. 
Быть может, в менее паршивой. 
Молился
б на рассвете, любил подругу,
мерил время с точностью недели,
глотая скотч иль воду,
но больше греясь ожиданьем солнца на панелях, 
поставленных на небольшой вершине
и обращенных к югу.
Тогда, в конце несметного количества 
забот, вдруг всё, что медлили 
обнять своей любовью,
как этот край, под кожу б пробиралось.
Ни электричества,
ни интернета. Фонарик в изголовье
шаткой койки. И красота, смывающая старость.

Гранд Каньон                                                             

1.
Если есть музыка из камня, 
то это её партитура. 
Тут течёт река в обрамлении из миллиарда лет, 
там — странной
архитектуры
башни неприступных замков, где парапет
крепостных стен прорезает красной
строкой рубежи эпох. 
Ну как художнику беспомощной рукой
отобразить создателя резец?
Возможно передать лишь вздох.
Здесь заусенец скальный на хребте, 
что рыцарь в капюшоне — весь сухой,
нагнулся к птице с экстра
головой.
В масштабе этих гор не слышен бой сердец.  
Наш разговор не состоится. Сигнал  плохой. 
Попробовать, что ль, текстом?

Но как уложить в sms-ку горячие щеки каньона, 
неизбежность ущелий, 
пророческий шёпот воды? 
Как ужать в сообщенье
подрезку тропы
над бездонной долиной? 
Как оставить следы муравью на утёсе, отнесённом
расколом от своей половины
на множество жизней его муравьиных,
где круты
вниз идущие стены из красно-коричневых глыб?
Там, где  ястреб парит, 
проходя перегиб,
поднимаясь не выше колена.  

2.
Я выйду в ночь. Песка прохлада 
знобит стопу.
Каскады скалопадов 
вверх взбежали, уткнувшись кроной в звездную крупу.
Звезда слетит.
Желание, пожалуй, 
перомолчи,
о чем желать? 
Здесь лунный свет по ярусам пожаром
горит в ночи. 
Шатать
вселенную отсюда можно взглядом, сличив
усатый профиль великана, с картинкой детской сказки.
Но ты послушай, как, разодетый в желто-оранжевую краску,
ночной каньон звучит.
 
3. 
Рассвет внезапен. Верхний край каньона
на дальней стенке в вышине коричневеет первым. 
Силуэты елей отсюда выглядят травой
в масштабе расстояния от дна к вершинам.
Река бездонна. 
Чуть нервно 
пульсирует прибой, 
где белая вода шумит в прижиме. 
Ни дерева внизу, но лишь кусты, да каменный откос,
да ребра скал, дышащие кривой изгибов русла.
Мышиный хвост
мелькнет, а так — живое скудно.
Дрожь воздуха напоминает, что в пустыне,
помимо путника, всё остальное — пусто.

4.
Я — путник. Я веду своё судно, 
маша вёслами по складкам седой реки. 
Я послан своей прихотью. 
Я смутно, 
вопреки логике, понимаю цель своего старания,
но как свет на выходе, 
разветвлённо проникающий под каменные мосты, 
я — единственное оправдание
наличия у каньона измерения красоты.