Svetlana Andronik / Светлана Андроник
Слушать всё
Крейсер
День за днём идёшь в ночные рейсы, круг, металлургический завод,
на его отшибе - ржавый крейсер, и ему не снится ничего.
Объезжаешь ямы и траншеи, потихоньку входишь в колею.
Небо сонно вешает на шею молодого месяца петлю.
Под ногой меняются педали, города ложатся на бочок.
Свет переключаешь - ближний-дальний, и людей, как свет, - в один щелчок.
Пролетают годы, не заметить, и свистят, как пули у виска.
Всё проходит, остаются дети, память и гремучая тоска.
Что ни город, думаешь о доме, медленно смыкаются глаза.
У рассвета тёплые ладони, оттого слабеют тормоза.
Обгоняешь время, реки, рельсы, и приходят мысли за рулём,
чтоб тебя на старости, как крейсер, не спихнули на металлолом.
Ветреное
Борису Пастернаку от Ольги Ивинской пока ты усмиряешь сквозняки, ловлю тебя заботами простыми. окно починишь? на, пальто на-кинь, простынешь. какая роскошь, господи, одни. ты мой несвоевременный, но поздний… у нас врасплох кончаются то-дни, то гвозди. а дыму сигаретному сквозняк ровняет разметавшиеся кудри. ты бросить обещал ещё на-днях, но куришь. смотри, как город сумраком обвит, как ветер пьяно путается в вязе. он знает всё о нашей не-люб-ви, но связи. нам с рук сходила не одна зима, сойдёт и эта… небо узловато… а я во всём, как водится, са-ма не виновата. умру от смеха, ты такой чудной стоишь в ушанке, свет фонарный застя… спасибо за украденно-е,-но счастье… давай оставим сквознякам проём, нам - ветреным теряться проще в гуле, не врозь, но врозь, вдвоём, но-не-вдво-ём, и пожелать грядущее своё, кому, скажи мне, другу ли, врагу ли?
Когда во мне умирает Бродский
когда во мне умирает Бродский
бегут мурашки колокола
я превращаюсь в мальца подростка
ни слов ни паперти ни кола
чернеют вороны в тоге ночи
гундосят лютые о своём
когда во мне умирают строчки
и ворд хоронит меня живьём
и гаснет в сердцебиенье сквера
фонтан живительного стекла
когда во мне умирает Вера
хоть вера вовсе не умерла
и жажда слова и жажда власти
над ним сильнеет пока жива
когда во мне умирает классик
я становлюсь чуть добрее льва
трясутся окна несётся скорый
по буквам площадь скрипит трещит
мой старый малоэтажный город
как будто вылетел из пращи
/косилось утро смещались оси
впадали в панику фонари
когда во мне оживал Иосиф
хотелось с радостью закурить/
Дверь Памяти
Уснёшь, бывает, днём на полчаса,
и снится, будто страхи позади.
В окне мелькают люди и леса,
и электричка медленно гудит.
Сойдёшь незваной гостьей на перрон,
и горизонт в тебя вонзится колко -
багровый задремавший террикон
привычно затеняет полпосёлка...
Откроешь двери памяти - скрипят,
трясутся окна, пролетает скорый,
бабуля созывает всех ребят
на тёплый хворост...
У переезда стелется ковыль,
дежурный выгнул спину, как начальник...
Тук-тук... ложится угольная пыль
на бежевый льняной пододеяльник.
Проходит пассажирский под обед,
и на стене шатается икона,
а ты - в окно, чтоб точно разглядеть
откуда нумерация вагонов,
и машешь незнакомцам, как родным,
бежишь, спешишь, счастливая, босая,
и выдыхает свой последний дым
багровый террикон и угасает.
Ты поскорее хочешь стать большой...
Скрипят во сне распахнутые двери.
И шепчет ба : всё будет хорошо,
поспи...
И ты ей...
я ей..
мы ей верим.
Я Вода
Я вода, вода.
Я точу веками
города, яры,
берега и камни.
Я впадаю в сны,
я втекаю в письма.
Не гони меня,
напоись мной,
пригуби глоток
из ладьи-ладони.
А потом иди
и меня не помни.
Мне б смолчать тебе
о любви, о боли,
как меня моря
убивали солью,
как толкали в спину ветрами дабы
я несла беду, я срывала дамбы,
чтоб преграды я
вырывала с корнем.
А меня смирить бы
да успокоить…
напоить собой и не помнить,
помнить,
сколько глаз во мне стекленело, стыло,
как моя сестра остывала в жилах,
как врастали ждущие и родные
в берега,
я лица их помню ныне…
С серебром ли, без – я всегда нетленна.
Ты в меня по пояс ли, по колено,
нас в одну пучину теченье вертит.
Ты во мне по жизнь.
Я в тебе до смерти.